Повесть временных лет о крещении Руси (8)

Вслед католикам пришли к Владимиру миссионерствовать хазарские евреи, с порога отвергнув христианство: как можно веровать в того, кого мы распяли? Владимир и этих послов спрашивает: «Что у вас за закон?» Ему отвечают, что необходимо обрезание, отказ от свинины и зайчатины и празднование субботы. Владимир задал еще только один вопрос: «А где земля ваша?» Иудеи ответили, что она в Иерусалиме, Владимир вопрос повторил: «Точно ли она там?» Тут пришлось отвечать, что бог разгневался на иудеев и рассеял их по разным странам за грехи, «а земля наша отдана христианам…».

Тогда Владимир, изменив лаконизму речи, прочел евреям нотацию, пояснив, что тем, кого за грехи покарал бог, нельзя учить других своей вере, «если бы бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям». Заключил же Владимир беседу еще одним вопросом. Он прозвучал риторически, но достаточно серьезно: «Или и нам того же хотите?» Конечно, раввины из разгромленного незадолго перед тем Хазарского каганата предпочли бы эту участь Руси, но так вопрос не стоял.

Странны реплики Владимира о вере. Он спрашивает не как глава государства, имеющего отношения с народами Востока, исповедующими ислам, с католической Европой, с тем же каганатом. Он спрашивает, как за полтораста лет до этого 18 мая 839 года, в далеком от Киева Ингельгейме расспрашивал славян Людовик I Благочестивый, король франков. Славяне были у него в составе византийского посольства митрополита Феодосия. Сыну Карла Великого, начинавшему насильственную христианизацию западных славян, были очень нужны сведения о «народе рос», о котором он имел весьма смутное понятие. Представления Владимира о народах, граничащих с Русью, религиозных верованиях этих народов смутными никоим образом быть не могли. Но это вряд ли нужно утверждать: Летописец не скрывает, что Владимир проявил тут большую осведомленность. Оставим пока эти неясности текста, и, как советует Летописец, «обратимся на прежнее…».

Последним пришел к Владимиру греческий богослов. Он начинает похвалу греческой церкви с резкого отвержения мусульманского, иудейского и западного христианского учения. И, знакомое дело, поскольку по существу верований возразить нечего — ну чем в «сверхъестественном плане» отличается вера мусульман от веры католиков? — «истинная жизнь» одинаково переносится на небеса. Имена и данные, так сказать, представительские: «пророк бога» Мухаммед или «сын божий» Христос — дела не меняют.

Защитник «своей» веры всегда вынужден прибегать к аргументам, разжигающим или национальные чувства, или низкие страсти, -тремится нравственно опорочить иноверца, словом, здесь проявляется одна из самых неприглядных сторон религиозного фанатизма. Так это обстоит в наши дни, так это было и тысячу лет назад. Богослов без обиняков заявил, что ислам «оскверняет небо и землю». Ритуальные омовения, непременные у мусульман, грек, византиец (летопись называет его философом), описал с такими омерзительными подробностями, а о женщинах-мусульманках отозвался так, что во всех переводах летописи это место традиционно опускают. Владимир сплюнул и сказал: «Нечисто это дело».

Труднее было греку с «римским законом». Здесь говорить гнусности было невозможно, формального раскола христианства на католическую и православную ветви еще не произошло, формально (но только формально) церковь едина, а римский папа, в глазах греков «заблуждающийся» канонически, — один из многих епископов, очень значимый, но и только…

Философ и признает: «Вера же их немного отличается от нашей». Однако богослужебные отличия вырастают в его трактовке в нечто чрезвычайное: «…служат на опресноках, то есть на облатках, о которых бог не заповедал, повелев служить на хлебе…» 9 Князь щедро одарил философа и отпустил его, не сказав ничего определенного. Затем Владимир созвал на совет «бояр своих и старцев градских» и рассказал обо всех посольствах. В его словах к собравшимся явно видно предпочтение проповеди греков: «Мудро говорят они». Князю резонно отвечали, что «своего никто не бранит, но хвалит», и предложили отправить по разным странам посольства, чтобы те на месте увидели каждую веру в ее, так сказать, практике, и потом уже решить, что делать.