Повесть временных лет о крещении Руси (11)
В летописи столь, казалось бы, важное событие отмечено буквально несколькими словами: «И повелел крестить себя. Епископ же с корсунскими и царицыными попами, огласив, крестил Владимира». Вставлено и чудо: перед крещением Владимир «разболелся глазами», даже ослеп. Владимир в купели прозрел — «внезапное исцеление, отмечает летопись… И здесь прозвучала реплика Владимира, выходящего из купели: «Теперь узнал я истинного Бога». Мы еще вернемся к этим его словам.
После сцены крещения в летописи буквально пять слов о тут же последовавшем бракосочетании и совершенно непонятный, по крайней мере странный, полемический пассаж Летописца. Вот он: «Не знающие истины говорят, что крестился Владимир в Киеве, иные же говорят — в Васильеве, а другие и по-иному скажут…». Получается, что ко времени составления «Повести» в Киеве толком не знали, где, а следовательно, и когда крестился великий князь?
Мы попробуем разобраться в этом дальше. В летописи же нам названы по крайней мере четыре места: Корсунь с подробным рассказом о крещении и точным указанием его места: «стоит та церковь в Корсуни посреди града, где собираются корсунцы на торг». За церковью, за алтарем, то есть к востоку от нее, палата царицы Анны, палата Владимира «с края» церкви, и все цело «и до наших дней», то есть до дней Летописца.
Им же названы «ложные» места: Васильев, Киев и не обозначенное «по-иному скажут», которое может быть и четвертым местом или даже несколькими местами. Фактов в нашем распоряжении не так уж мало, целый и последовательный рассказ, но если хорошо видна идеологическая сторона этого повествования, то сами факты нуждаются в проверке. И ясно, что Летописец сказал гораздо меньше того, что знал и что мог сказать.
Итак, крещение состоялось. По утверждению «Повести» — в Корсуни. «После всего этого Владимир взял царицу, и Анастаса, и священников корсунских с мощами святого Климента, и Фива, ученика его, взял и сосуды церковные и иконы. Захватил он и двух медных идолов и четырех медных коней, что и сейчас стоят за церковью святой Богородицы, и про которых невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено за царицу, а сам вернулся в Киев».
В Киеве же начинается нечто доселе невиданное. Конечно, возвращение князя с дружиной и войском в столицу для киевлян событие и привычное и радостное. Не раз были такие встречи, но это парадное вступление войск в город выглядело необычно. Во-первых, во главе дружины не князь на коне с ближними воеводами, мужами дружинными боярами, нет, — несут тот странный знак, который у христиан всегда там, где они молятся своему непонятному богу. Такой укреплен у них на самом верху большого дома, где они собираются, что-то поют и расходятся, не разводя костров, не совершив кровавой жертвы, которая одна только и угодна богам… Просто поют и слушают, а потом расходятся.
Неужели князь решил стать как они? Неужели правду несли смутные слухи, которые давно ходят по Киеву, то затихая, то возникая с новыми подробностями? Или действительно забыл Владимир веру отцов?..
За крестом большой короб, дорогой, не нашей работы, убранный шитыми тканями. Христиане в толпе встречающих — их тут же можно узнать — приосанились. Сразу видно — их торжество это, и не народное, не киевское, а именно их, христианское. Христиане-варяги и христиане-славяне вдруг враз стали на колени. Кто-то, наскоро помолясь, объясняет, гордясь своим знанием, что в коробе — мощи самого святого Климента, ученика Христа, того Климента, который после апостола Петра стал его преемником в Риме, был оклеветан и безвинный сослан в далекую окраину, в Тавриду, где и умер. Отдал душу богу, оставив на земле христианам свое чудотворное тело.