Внешняя политика Святослава (окончание)
Языческое славянство той эпохи вполне осознает свое племенное единство в культуре, языке, образе жизни, общности территориальной. Наконец, общности верований. Большинство славян все еще язычники. И там, где их насильственно крестят, христианство у славян пока еще держится только силою германского или византийского меча. Ни славяне по Эльбе, ни поляки, которых окатывают святой водой римские пресвитеры германских императоров, ни болгары, которых окунают в воду греческие попы, не упускают возможности порвать с навязанной им церковью, вернуться к прежним «греховным и бесовским» обрядам древних культов природы. Итак, христианизация славянства Европы встречает упорное сопротивление «просвещаемых Христовым светом» народов. На воинском знамени Святослава просто не могло быть ни креста, ни знаменитого христианского «сим победши».
И, высказав предположение о стремлении Святослава создать славянскую империю, отнюдь не невероятное, но автор все же готов отказаться от него: может быть, Святослав и не вынашивал таких планов. Для нашей темы важнее то, что язычник Святослав вступает в решительное противоборство с христианской Византией. И что бы лично Святослав ни думал о христианстве, для него, князя, полководца, вопрос мог быть решен только однозначно.
О переговорах с императором Иоанном. Сцена мирных переговоров с императором ромеев описана византийским очевидцем. Это — греческий автор Лев Диакон, сопровождавший Иоанна Цимисхия в походе специально, чтобы подвиги императора как-нибудь не пропали для истории. Описана очень сдержанно, а выглядело, вероятно, все и смешно, и нелестно для императора.
Место встречи — берег Дуная. Тонкая дипломатическая деталь: не император Византии отправился на тот берег, к «скифу» и варвару, а «скиф» к императору. Однако дальше все пошло не по византийскому церемониалу. Цимисхий явился в сверкающих драгоценных доспехах, в парадном императорском плаще, во всем царственном великолепии. Огромная, тоже пышно разряженная свита. Все верхом. Парадный выезд. Блеск золота, переливы шелков, звон оружия и конский топот. Святослав же прибыл с того берега в простом походном челне. Никакой свиты — несколько гребцов. Никакого парада. Гребцы-воины в простых холщовых рубахах. Святослав тоже. Князь ничем не отличался от своих гребцов, лишь белая рубаха его была почище. Мало того, сам греб вместе с ними. Как рядовой, а для византийца хуже — как раб…
Придворный хронист рассматривал его во все глаза. Среднего роста, необычайно широкий в плечах, силач с могучей шеей. Голубоглаз, длинные усы, борода сбрита, волосы на голове — тоже, только свешивается одна длинная прядь: знаменитый оселедец, который и века позднее будет отличать запорожскую казачью вольницу — Сечь. В ухе серьга. Лев, ученый Калойский дьякон, очутился буквально в двух шагах от князя. Он хорошо разглядел эту серьгу: золотая с двумя жемчужинами, между которыми вставлен рубин…
Дальше хуже. Святослав во все время переговоров оставался в челне. Сидел, даже не привстал. Это было уже потрясением основ и совершенным оскорблением императора Рима, земного солнца вселенной. Сидеть должен был он. Перед ним следовало стоять. Сесть, но на что? Хронист этого не сообщил. На землю? Невозможно. Или кто-то кинулся за походным стулом? раскладным курульным креслом? Скорее всего, Цимисхий остался на коне. Торжественные переговоры окончательно приобрели характер обыденного разговора, с каким-то даже унизительным оттенком. Впрочем, переговоры были краткими. Гребцы оттолкнулись от берега и вместе с князем налегли на весла. Шокированные византийцы сделали вид, что все в порядке, конфуз списали на варварство «скифов».
Воины хоронили павших в битве, сжигая их на громадных кострах. Резали и бросали в огонь петухов — жертвы богам, убивали пленниц — жёны погибшим: жизнь ведь продолжится и «там». Так пусть здесь все станет пламенем. Тяжелый столб черного дыма стоял над рекой. Византийское войско с ужасом наблюдало кровавый и жуткий обряд.
И пока Святослав готовил ладьи к морскому переходу, Иоанн Цимисхий срочно отправил к печенегам какого-то архиерея Феофила.
Тот сообщил, что Святослав с малой дружиной и большой добычей возвращается на родину морем, а основное его войско идет сушей. И печенеги напали на малочисленные ладьи. Святослава задержали на Днепровских порогах, там он и погиб в бою. Печенежский князек, какой-то Куря, велит сделать из черепа Святослава чашу, будет пить из нее на пирах, похваляться, какого великого воина одолел он, Куря…
Киев же постепенно становился христианским. Исподволь, но заметно менялись привычки, взгляды на мир. Происходивший на глазах князя переворот в сознании был ему чужд, как чужд, пожалуй, и феодальный образ жизни, становлению которого Свя тослав, не сознавая того, способствовал всеми силами. Сам он оставался каким-то славным и героическим осколком прежней военной демократии, демократии вооруженного народа.
Важная для нашего рассказа деталь: заключая договор, Святослав и его дружина клянутся, как клялись встарь: «Если же не соблюдем… будем прокляты от бога, в которого веруем,- в Перуна и в Волоса, бога скота…»
Никаких клятв христиан, присягающих в церкви, как это было в договоре Игоря, нет и в помине. Святослав — убежденный язычник, как бы случайно попавший в конец X века.