Князь Владимир (6)
Долгие века святой Владимир находился в исключительном и монопольном ведении православной церкви. Реальный исторический Владимир церкви был не нужен, мешал ей. Новое время немногое добавило к этой традиционной оценке. Во-первых, уже сложился идейно значимый для пропаганды православия канонический образ князя, «просветившегося светом истинной веры». В условиях государственного православия этот образ было весьма нежелательно и даже опасно пересматривать. Всякая переоценка ценностей веры религиозным сознанием воспринимается покушением на ее устои.
Во-вторых, что мы часто забываем, дореволюционная историография вся, и дворянская от В. Н. Татищева и Н. М. Карамзина, и буржуазно-либеральная, включая предреволюционного В. О. Ключевского, продолжала оставаться, и не могла не оставаться, в русле все той же православной традиции, которая определяла позиции авторов «от младых ногтей». Либерально-критическая мысль России XIX века, обращаясь к русской церкви, способствовала лишь устранению самых грубых средневековых суеверий. Революционные демократы к теме крещения Руси не обращались.
Владимир в освещении тенденциозных источников прошлого предстает как некая плоская фигура, имеющая всего два измерения. Традиция идет, повторим, от церковного, точнее, агиографического историка, который эти два измерения выделил. Они оставались основой для последующих религиозных, православно-монархических и церковно-апологетических сочинений о князе.
Эти два измерения создают и как бы двух Владимиров. Две фигуры — черную и белую. Обе — без оттенков. Владимир до крещения, Владимир-язычник — черен, он — грешник, правда грешник «по неведению истинного закона», но все же грешник. В частности, у него кроме нескольких законных жен (язычнику это можно) собран гарем. Что гарем — три гарема: в Вышгороде, в прежней резиденции Ольги, триста наложниц, в Белгороде еще триста и еще двести в безымянном сельце, которое — Летописец точен — «сейчас называют Берестовое». И этого мало, Владимир приводил к себе еще и замужних женщин, девиц, вообще был «ненасытен в блуде». Таков первый образ князя.
Второй — Владимир крещеный. Строит храмы, раздает милостыню нищим, он усердствует в покаянии, вообще он — «новый Константин Великого Рима», то есть Киева. Куда делись восемьсот наложниц, наши авторы не знают и знать не хотят. Таков второй Владимир летописи, «Жития», похвальных «Слов» — князь, полностью готовый к канонизации.
Опять же, оговорим, это не вполне точно. Летопись и другие источники дают значительно более выпуклый портрет князя, чем тот, который очерчен нами, но сейчас важно увидеть именно схему, которая стала основой для последующей историографии.
Эта же схема, слившись в противоборстве с агиографическим образом русского апостола, стала основой еще одного — «исторического» Владимира, который действует исключительно в интересах закабаления крестьянства и феодального угнетения, всячески обнаруживая «реакционную сущность» своих церковных мер.
Последнее не принято оспаривать, впрочем, несомненно и то, что народная память сохранила еще один образ — образ, который не укладывается ни в агиографическую, ни в иную схему — Владимира Красного Солнышка. Немногие в отечественной истории удостоились тысячелетней народной памяти. Первый цикл былин, русского эпоса связан с именем Владимира, «славного Владимира Сеславича», могучего и любимого народом великого князя киевского. В былинах возникает иная фигура князя: защитника Руси от ворогов, справедливого князя, окруженного богатырями мудрого правителя.
Былинная характеристика — это серьезно. Былина, как и весь фольклор, подвергается самой жесткой из возможных цензур: пусть и появится былина, сложенная придворным сказителем, но если она не будет отвечать народному пониманию, то ее не станут запоминать, исполнять и уже в следующем поколении никто не будет знать ее текста. Владимиров цикл былин дожил до наших дней.
